Диляра Тасбулатова,
cпециально для Kinomania.kz

Не так давно закончился очередной Каннский фестиваль — событие из ряда вон, которое приравнивают к всемирной Олимпиаде. Знаменитый киновед Андрей Плахов — фигура международная — любезно согласился побеседовать с критиком Дилярой Тасбулатовой об итогах Канн.

Улыбка Квазимодо

— В мире существует огромное количество фестивалей. Каннский с его железной репутацией всегда занимал первое место по влиянию на кинопроцесс, интеллектуальную моду и созданию новых культурных героев. Сохранил ли он свои позиции? Или начал больше взаимодействовать с масскультом? К тому же стал более подвержен трендам?

— Хотя Каннский фестиваль справедливо считается обителью высокого искусства и в то же время парадом мод и светского шика, его подспудным рычагом с самого начала была политика. Он и возник в эпоху Второй мировой войны — как демократическая альтернатива Венецианскому фестивалю, который корчился под пятой фашистского правительства Италии. Первый фестиваль должен был открыться в Каннах еще в сентябре 1939 года — под президентством одного из братьев-отцов кинематографа, Луи Люмьера. Вызов был очевиден: ведь Венеция собиралась проводить свой очередной смотр в те же дни.

Америка решила всеми силами поддержать каннскую инициативу: Мэй Уэст, Норма Ширер, Гэри Купер, Дуглас Фербенкс и другие голливудские звезды уже приближались на трансатлантическом лайнере к французской Ривьере, когда стало известно о нападении гитлеровской Германии на Польшу. В результате успели показать только один фильм — американскую версию «Собора Парижской Богоматери». Потомки назвали этот несостоявшийся фестиваль «Улыбкой Квазимодо».

Апокалипсис наших дней

— Да и впоследствии Каннский фестиваль всегда чутко реагировал на изменения политической ситуации в мире — вплоть до самороспуска в «красном мае» 1968 года. А за десять лет до этого, в 1958-м, здесь наградили главным призом картину Михаила Калатозова «Летят журавли». Помимо признания ее художественных достоинств, а также вклада СССР в войну с нацизмом, то была дань уважения кинематографу «оттепели». В 1981-м такой же сигнал уважения и восхищения был послан в Польшу рабочей Солидарности: «Золотая пальмовая ветвь» досталась «Человеку из железа». И хотя в художественном отношении это далеко не самый сильный фильм Анджея Вайды, награда подчеркивала и его политическую актуальность, и огромные заслуги перед кинематографом польского режиссера. А в 1979-м в Каннах победил «Апокалипсис наших дней» Копполы — мощное антивоенное высказывание, которое подвело итог критическому осмыслению кинематографом вьетнамской войны.

Fuck You Famous!

— Все эти истории я знаю по документальным источникам, но вот в 2004-м я своими глазами наблюдал, как Каннский фестиваль из кинематографического и светского события превратился в политическое. Французский профсоюз актёров и работников культуры резко выступил против социальной политики правительства, ударившей по их доходам. Прозвучали угрозы вообще сорвать фестиваль, а для острастки копии фильмов были блокированы пикетчиками в парижском железнодорожном депо.

Протестующих поддержали радикальные кинематографисты, среди них были и участники официальной программы, включая ветерана левых заварушек Годара. Фестиваль всё же открылся, но конфликты не утихали, несколько человек пострадали в уличных потасовках. На приёме в том же отеле Carlton гости сами наливали себе шампанское: обслуживающий персонал бастовал, выражая тотальное недовольство — чрезмерная роскошь одних, жалкие возможности других. Досталось и кинозвездам. Один из протестантов разделся догола, обмотал причинное место бумагой и вывел фломастером: Fuck You Famous! (К такой-то маме знаменитостей!). И в таком виде продефилировал по Круазетт.  

В этой накалённой атмосфере социального гнева жюри без колебаний присудило «Золотую пальмовую ветвь» документалисту Майклу Муру за фильм «Фаренгейт 9/11» — то есть откровенно публицистическому фильму, направленному против политики Джорджа Буша и развязанной им войны в Ираке. У президента жюри Квентина Тарантино просто не было другого выхода…

Женщины и войны

— На последних фестивалях политика присутствует в феминистском изводе; Канны реагируют и на войны сегодняшнего дня — в Украине и на Ближнем Востоке. В этом году возглавлявшая жюри Жюльет Бинош вышла на церемонию в белоснежном наряде с капюшоном, который подчеркивал королевскую стать дивы и имел восточный акцент. Смысл его стал понятен, когда актриса заговорила о погибшей в прошлом месяце художнице и фотожурналистке из Газы Фатиме Хассуне. Фестиваль продолжил тему горячих точек, устроив в первый рабочий день показ фильмов об Украине, включая картину о Владимире Зеленском.

Простая случайность?

— Что бы ты мог сказать об итогах последнего Каннского фестиваля? Чем концептуально он отличался от других? От предыдущих?

— В конкурсной программе 2025 года почти не было фильмов, продвигающих вперед киноискусство. К рискованным экспериментам можно отнести разве что «Падение звука» Маши Шилински и «Сират» Оливера Лаше. И потому закономерно центр тяжести фестиваля опять переместился с искусства на политику.

«Золотую пальмовую ветвь» получила новая работа иранца Джафара Панахи «Простая случайность». А приз за режиссуру — «Секретный агент» бразильца Клебера Мендонсы Фильо. В обеих картинах главные герои противостоят тоталитарным режимам — Бразилии времен военной диктатуры и современного Ирана. Но если бразильский фильм снят спустя десятилетия после падения диктатуры, то Панахи, который у себя на родине уже давно мишень репрессий, ухитрился снять актуальное кино в стиле cinéma vérité прямо под носом у властей, причём, заметь, в Иране.

Герой картины, отсидевший в тюрьме вместе с другими бывшими политзэками, хочет отомстить спецслужбисту-садисту, который пытал его и разрушил его жизнь. Однако в финале отказывается от своего плана. Этот финал, бесспорно, окрашен гуманизмом, но может трактоваться как призыв к примирению. Не признак ли это того, что Панахи всё же пришлось пойти на уступки цензуре, чтобы получить разрешение представлять свою картину в Каннах? Вряд ли «Простая случайность» окажется вехой в истории киноискусства — у Панахи были работы и посильнее в художественном плане. А в истории Каннского фестиваля фильм займёт место в ряду других, чья победа имела явный политический привкус. 

Пар в гудок      

— Судя по последним Каннским фестивалям (мне кажется, они всё хуже и хуже), коммерция, пусть не в чистом виде, проникла уже и сюда. Странное ощущение чего-то усредненного, без больших открытий и прорывов. Или я не права?

 — Практически любое кино, в том числе артхаусное, является продуктом, выставляемым на рынок, и бизнес-составляющая всегда присутствовала в картинах Каннского фестиваля, в рамках которого работает крупнейший кинорынок. А то, что открытий стало меньше — это действительно так.

На протяжении второй половины ХХ века каждый фестиваль в Каннах становился вехой в движении кинематографа, обозначал явления, радикально менявшие облик экранного искусства. 1960-й принес «Сладкую жизнь» Феллини и «Приключение» Антониони, 1964-й — «Шербурские зонтики» Жака Деми, 1990-й — «Дикие сердцем» Дэвида Линча, 1994-й — «Криминальное чтиво» Квентина Тарантино, 2000-й — «Танцующую в темноте» Ларса фон Триера.

В XXI веке таких знаковых вех стало значительно меньше. А в последние годы их уже почти и не осталось. Есть достойные фильмы, но они не столбят дорогу, не делают погоды. И если — начиная с прошлогоднего фестиваля вплоть по сей день — всё еще кипят распри вокруг «Аноры», тогдашней победительницы, то это ведь не про искусство, а про то, какими средствами достигается хайп. И уже не важно, хвалят картину или хулят, главное, чтобы она была у всех на устах. Да, и вокруг великих фильмов горячие сторонники схлестывались с яростными противниками, но тогда в сухом остатке оставалось искусство, нынче же вся энергия споров уходит в пар. 

Ностальжи

— Как ты думаешь, наша всеобщая ностальгия по Жилю Жакобу (а ведь его не забывают) должна, по идее, усиливаться? Вот уж, что называется, роль личности в истории, и личности выдающейся. То, что нам казалось естественным — громадная культурная работа, близкая к совершенству, которую он проделывал — оказалось редкостью. 

— Жакоб (ему на днях исполняется 95) был выдающимся куратором, но боюсь, даже если бы он вернулся к руководству фестивалем, вряд ли бы что-то кардинально изменил. Потому что изменилась сама культурная среда, и даже лучшие авторы нового времени неспособны создать то поле глубоких смыслов, которые обеспечивали кинематографу особо важную роль в жизни общества. А кураторы ведь сами фильмов не снимают…

Скорее я бы ностальгировал по таким фигурам, как Андре Базен, вдохновившим французскую «новую волну». Если не считать румынской, таких новых волн, способных всколыхнуть застоявшееся болото, уже дано нет и в помине. А так хотелось бы… 

Перегибы на местах

— Изменится ли общая — скажем так, «всемирная» концепция фестивалей — в связи с изменением многих привходящих? Мир-то меняется — и боюсь, не в лучшую сторону. Наступление архаики — и не только в политике, но и в искусстве может сказаться и на кинематографе, как по-твоему?

— Пока что киноискусство противостоит архаике, которая ассоциируется в основном с правоконсервативными тенденциями и автократическими режимами. Но сегодня уже трудно сказать, от чего больше вреда: левые движения тоже внесли весомый вклад в мировую энтропию. Достаточно упомянуть перегибы эко-активистов, идеологов me too и пропалестинские кампании, отмеченные антисемитизмом. Все это тоже, прямо или косвенно, отражается на кинематографе. Прогнозировать, какой очередной нелепый тренд появится в ближайшем будущем, можно, но зачем? В том, что такие появятся, сомнений, увы, нет… 

Блогер Х

— Как ты думаешь, какую роль в анализе кинопроцесса играет пресса, аналитики и культурологи? Возможно ли такое, что их роль станет менее заметной, и искусство кино в его старинном понимании будет существовать только для избранных, уйдет в гетто университетской киноманской культуры? 

— Какие там избранные, господи… Пресса претерпела те же самые метаморфозы, что и кинематограф: стало меньше авторитетных фигур, процесс «демократизировался», блогеры-синефилы теперь заполняют чуть не половину каннских кинозалов. Они пишут в соцсети практически во время просмотров; именно поэтому пресс-показы теперь ставят в расписании не перед официальными, а параллельно, чтобы не портить настроение создателям премьерных фильмов. А то какой-нибудь режиссер поднимается по красной дорожке, а ему в спину шепчут: «Блогер Х написал, что фильм барахло». 

Что касается синефилии, с ней все нормально, в каннской программе она была очень достойно представлена. Стопроцентно синефильским были «Воскрешение» Би Ганя и «Новая волна» Ричарда Линклейтера. Но наиболее успешен в формате ностальгической игры с мифами кино и театра оказался Йоаким Триер. Его «Сентиментальная ценность» — пост-чеховская, пост-ибсеновская драма с элементами комедии: история дисфукциональной семьи маститого кинорежиссера и двух его травмированных дочерей получила второй по значимости приз, Гран-при жюри. Сюжет норвежского фильма разыгран на хорошо освоенной территории, исхоженной Бергманом, Феллини, Вуди Алленом и однофамильцем режиссера Ларсом фон Триером. Но, в отличие от всех перечисленных, Триер-2 не открывает ни новых тем, ни человеческих типов, возводя в принцип вторичность. Это прекрасная имитация высоких образцов, не более.

Инкарнация мирового зла

— Эх… Насколько я понимаю, последний Каннский фестиваль не заметил лучших картин? Скажем, Лозницы и Серебренникова? Как бы ты прокомментировал это? 

— Фильм Лозницы «Два прокурора» как раз был замечен солидной международной прессой и получил в рейтинге журнала Screen International (на основе оценок критиками разных стран) самую высокую оценку, разделив ее с картиной Панахи. Но официальных наград от жюри не снискал. Возможно, потому, что, несмотря на его актуальный современный отсыл, фильм все же сделан на материале прошлого. 

Другая история с фильмом Серебренникова «Исчезновение Йозефа Менгеле». Чрезвычайно рискованный проект байопика об освенцимском враче-палаче реализован убедительно, содержание и форма, что не всегда бывает у Серебренникова, сбалансированы. И это особенно значимо, учитывая, что он впервые работал на нерусском материале. Серебренникову вместе с оператором Владиславом Опельянцем достались сложнейшие съемки в Южной Америке, где десятилетиями скрывался от правосудия и от возмездия Израиля печально знаменитый «ангел смерти». Стиль фильма, вбирающего явные и скрытые цитаты из «Белой ленты» Михаэля Ханеке, «Зоны интересов» Джонатана Глейзера и «Смерти в Венеции» Лукино Висконти, нигде не переходит в синефильскую игру или излишнюю экстравагантность — даже в бразильских карнавальных сценах. Играющий антигероя Август Диль — после высот, достигнутых в роли Воланда — снова выше всяких похвал: еще одна инкарнация мирового зла. Причём даже такого отъявленного злодея актёр и режиссер не лишают человеческих черт, и от этого становится особенно страшно. 

Хотя «Менгеле» по уровню превосходил подавляющее большинство многие из конкурсных лент, фильм был представлен во внеконкурсной секции «Каннские премьеры». В кулуарах фестиваля курсировали слухи о том, что причиной непопадания в конкурс оказалось несоответствие картины «повестке», частью которой стала заявленная на открытии солидарность с палестинскими жертвами израильских спецопераций. А ведь Менгеле десятилетиями бегал и скрывался именно от спецслужб Израиля.

Как говорится, делайте выводы…

— Спасибо, Андрей, исчерпывающе.

 

 Иллюстрации из архива автора